Театру «Театрон» — 36 лет. Его создателю и бессменному главному режиссеру Игорю Турышеву — 60. Солидно. И так совпало, что к этим датам театр выпустил не просто премьеру, а «Три сестры» по Чехову.
Все ведь знают сюжет про генеральских дочерей Прозоровых и их брата Андрея, которые вместе с отцом приехали в провинцию (допустим, в Пермь) и живут здесь, а отец умер год назад, и сестры говорят друг другу: ну, мы через несколько месяцев вернемся в Москву. Музыка играет так весело… Бароном меньше… Хрестоматия.
А вот нет в спектакле ощущения хрестоматийной пыли и тем более глянца. Все живые и все себя обманывают, уговаривают: все будет хорошо, мы скоро уедем в чудесную Москву, лучший город на Земле. Но, как назло, то какой-нибудь Соленый влезет с циничной репликой, то мещанка Наташа, жена брата, которая уверенно переделывает дом под себя, всех, и в первую очередь мужа, подминает под себя. На глазах рушатся дворянские представления о жизни. Наступает время торжествующего хама.
Но ведь и Наташа, которая, казалось бы, должна быть довольна, захватив власть в доме Прозоровых, чувствует, что ее победу тут никто не признает, никто не склонит перед ней голову. Она так мечтала стать хозяйкой именно здесь — а ее не уважают. Как была плебейка, так и осталась. И она устраивает истерики, срывает зло на беззащитной няньке и ждет, когда «побежденные» признают свое поражение. А они не могут, они генеральские дочери…
Игорь Турышев создал «Театрон», поставил этот спектакль — ему и ответ держать.
— Чехов жанр своих «Трех сестер» определил нейтрально: «Драма в четырех актах». У вас на афише жанр спектакля — «Предчувствие». Предчувствие чего? И сразу ли было это определение?
— Предчувствие того, что жизнь заканчивается. У каждого человека — как правило, не очень счастливо или даже совсем несчастливо. Предчувствовать свой уход необходимо, чтобы корректировать свою жизнь с законами… Высшей морали? Пафосно… Правды! С законами правды! Без этого предчувствия порой совсем невозможно. А само определение жанра пришло в процессе работы над спектаклем.
— Почему именно сейчас решили поставить эту пьесу?
— Отвечу смешно, но честно. Была сверхзадача жизни — поставить всего Чехова. «Чайку», «Иванова» и «Дядю Ваню» я уже поставил. Теперь вот «Три сестры». Остался «Вишневый сад» — последняя пьеса Антона Павловича. Значит, ее и ставить нужно последней — через год, через два, через три… Но поставить последнюю пьесу Чехова — не значит уйти после этого из театра, это значит разобраться с Чеховым.
Глупо говорить, что «Три сестры» созвучны времени — все пьесы Чехова всегда созвучны времени, причем — во всем мире. Мы всегда (сейчас, и при Чехове) жили в состоянии внутренней тревоги. И попытка в этом состоянии обрести почву под ногами сейчас очень важна. Мы научились проигрывать — пора научиться выигрывать. Жить надо не прошлым, а настоящим — именно оно делает будущее. У Леонида Андреева в «Собачьем вальсе» сказано: русские не живут, а вспоминают. Вспоминают, как раньше все было лучше. И я, человек уже немолодой (мне недавно исполнилось 60) невольно ловлю себя на том, что раньше сахар был слаще, снег — белее… Но я живу сегодня. Зачем зачеркивать сегодняшний день или откладывать его на потом? Надо жить сегодня!
— Почему же сестры Прозоровы с самого начала пьесы твердят, что нужно вернуться в Москву, что они вот-вот уедут в Москву — и остаются, как прикованные, в провинциальном городе, хотя их никто не держит — они свободные люди, бери билет на поезд да уезжай?
— Москва в данном случае — понятие не географическое. Это некий идеал, достичь которого, как мы с вами знаем, невозможно.
— Москвы не будет?
— Никогда. Вы же видели — все на изломе. Они жалеют себя, оплакивают свои жизни, но ничего не могут изменить. Я не могу сдержать слез, когда смотрю этот спектакль. Меня доводит до слез, когда я вижу, как все артисты работают, живут своими персонажами…
— Я не вижу в городе афиш «Театрона». У вас даже нет денег печатать программки — на поклонах объявляют, кто кого играл. Понятно, театр маленький, частный… И все-таки публика заполняет зал. Как вам это удается?
— Сарафанное радио. Зрители пришли, им понравилось, они рассказали своим друзьям, коллегам, те пришли, им тоже понравилось, они еще кому-то рассказали… Земля слухом полнится.
— Для небольшого частного театра у вас очень смелый репертуар. Тут и Чехов, и Лев Толстой, и Шекспир, и Галич, и Аркадий Гайдар… А не проще ли ограничиться бодрыми комедиями положений, на которые ходят, как говорится, поржать?
— У нас репертуарный театр, должно быть разнообразие. Зритель же бывает всякий. Есть у нас и спектакль «Хочу купить вашего мужа» по Михаилу Задорнову… Каждый выбирает по себе.
— Режете авторов, как я понимаю, сильно. «Матросская тишина» Галича идет у вас без антракта меньше двух часов, а это очень длинная пьеса…
— А как не резать, если мы живем в третьем тысячелетии? У зрителя уже клиповое мышление, он многие вещи, которые раньше приходилось долго разжевывать, ловит на лету. Чеховскую «Чайку» я поставил, не убрав ни одного слова. Спектакль шел 3 часа 40 минут. Для сегодняшнего зрителя, к сожалению, это трудно. А в «Трех сестрах» я кое-что убрал. Нет-нет, все персонажи на месте, но многочисленные повторы… Сегодняшний зритель уже понял, о чем сказали, а ему об этом же повторяют и второй, и третий раз… Так что «Три сестры» у нас идут всего три часа. Для каких-то зрителей и это непривычно длинно…
— Каждый режиссер, выпуская премьеру, уже знает, что он будет ставить дальше…
— Да, конечно. Хочу поставить «Сталкера».
— Игорь Георгиевич, вы не оговорились? Может, вы хотите перенести на сцену повесть Стругацких «Пикник на обочине», по которой снял фильм Андрей Тарковский?
— Нет, не оговорился. Хочу поставить спектакль по этому киносценарию.
— Не слышал о подобном опыте…
— Поставлю — услышите и увидите. И я бы с удовольствием поставил «Кин-дза-дза» Данелия.
— Театру тридцать шесть лет, а вы по-прежнему умеете удивлять!..
